«Энергетик» 11 августа 2005г.

На сопках Маньчжурии

60 лет Великой Победы

На площади имени Ленина он оказался случайно. Сначала зашел в ОАО «Хабаровскэнерго», где до ухода на пенсию проработал в аппарате не один год. Затем ему следовало побывать в краевом совете ветеранов. А на обратном пути к себе домой, куда надо было добираться автобусом двадцать пятого маршрута, решил заглянуть и сюда - на лобное место Хабаровска. Думал - ненадолго. А задержался. Все никак не мог уйти. Стоял, как завороженный. И состояние души было необъяснимым. Наверное, от того, что охватывал взор. Площадь словно играла всеми красками радуги. Изумрудно-зеленые газоны с привлекательным орнаментом из живых цветов, переливающиеся солнечными бликами струи фонтанов, компактные павильоны с прохладительными напитками - все настраивало на добродушный лад, наполняло душу особым чувством. Хотелось сидеть и сидеть на удобной скамье и наслаждаться красотой всего, что окружало.

Таким городом можно гордиться. Даже перед заморскими гостями. А вот и они. Как говорится, легки на помине. На лицо - азиаты. А вот откуда они, эти иностранцы? Из Китая, Кореи, Японии? И только тогда, когда те подошли ближе, он, Иван Иванович Рощин, участник войны с милитаристской Японией, сосредоточившей в те военные годы на дальневосточной границе и в Маньжурии огромную Квантунскую армию, все же уловил отдельные обрывки чужой речи, понял, о чем шел разговор. Хотя с той поры, поры горького лихолетья, уже минуло не одно десятилетие, значения ходовых японских фраз все же не забыл фронтовик. Вот почему и признал он в этих иностранцах японцев, которые, как он понял, тоже не скрывали своего восхищения Хабаровском.

Вдруг один из японцев отошел от своей группы и направился к нему, Рощину. Очевидно, внимание того привлекла грудь ветерана с боевыми наградами. Японец улыбнулся и порывисто протянул Ивану Ивановичу руку. Очевидно, для того, чтобы не только поприветствовать его, но и выразить свое уважение. Притом он произнес по-японски несколько коротких фраз, смысл которых он, Рощин понял примерно так: мол, вот перед ними, японцами, храбрый солдат, который умеет воевать. Фронтовик усмехнулся. Дескать, у вас, самураев, против нас, русских, кишка тонка – чуть ли не сорвалось у него с языка, Но, как говорится, вовремя прикусил его.

А затем, при чем здесь простые люди? Во все времена только они, оголтелые правители, войны затевали. Народ лишь был вынужден исполнять их зловещую волю. Но, в конце концов, ведь добро побеждает зло. Правое дело торжествует. Как восторжествовало оно в Великой Отечественной в борьбе с гитлеровским нацизмом. Как не устояла перед ним рвущаяся к реваншу милитаристская Япония. Так мысленно размышлял он, ветеран Рощин, стоя в кругу обступивших его японцев. Вдруг он вспомнил слово на японском языке, что означало на русском «нравится». И, улыбаясь, тотчас произнес его. Причем с вопросительной интонацией. С улыбкой. Имея в виду прежде всего то, нравится ли им, японцам, его родной Хабаровск, да и вообще, как чувствуют они себя здесь, на дальневосточной земле. И те поняли его, дружно закивали головой, стали по очереди жать ему руку. А в раскосых глазах столько тепла, доброты, признательности, что ему, Рощину, было бы, как говорится, грешно кривить душой.

А он и впрямь не кривил душой. Просто не привык к тому с детства. И в том его поощряли родители. Помнится, однажды подрался он со сверстниками. Порвал штанину. А брючата были почти новые. Что-то скажут мать, отец? Хоть еще и малышом был, но понимал, как трудно живется. Не всегда с хлебом были. Он сидел на краю канавы, и слезы сами по себе текли по забрызганным грязью щекам.

– А ты, Ваня, скажи дома, что через забор перелазил, и штаны зацепились за гвоздь, – по-детски подсказывал ему дружок.

Значит, надо было соврать. И не глядеть отцу, матери в глаза. Потому что, как говорили взрослые, по глазам все можно узнать. Нет, врать он не будет. Пусть отец лучше высечет, но он честно расскажет все, как было. Но отец не высек. Даже погладил по ершистой головке и сказал:

– Молодец, сынок, что не стал нас с матерью обманывать. Только больше не рви штанов. Не за что их покупать.

Он на всю жизнь запомнил отцовское наставленье. Хоть правда порой бывает и горька, но утаивать ее еще горше. Это стало его главной заповедью, как бы придавало сил, позволяло выстоять в самых суровых испытаниях.

Нет, он никогда не лукавил. Может, еще и потому, что он с малых лет с родителями мотался по белу свету? Нет, отец его был не из военных, которые подолгу не заживались на одном месте. Его родители в те далекие трудные годы, как сказывают в народе, искали лучшей доли. Начальную школу он, Ванюшка Рощин, заканчивал в центральной полосе России. Тогда не знал, что вскоре судьба занесет его в Забайкалье, куда родители завербовались в порядке переселения в осваиваемые районы окраины России. Но семья не прижилась и здесь. Едва успев закончить пятый класс, Рощины из Забайкалья решили перебраться в Приморье, город Артем. Казалось бы, и жить бы им здесь. Мягкий климат, кругом цветущие сады. Но что-то помешало им пустить глубокие корни. Прожили только год. И все же он, Ванюшка, успел закончить шестой класс. А в седьмой пошел уже в крупном железнодорожном поселке Архаре. И здесь, именно в Архаре, произошло его становление. Телеграфиста, а впоследствии, уже в годы войны, и радиста.

Но к нему, первоклассному специалисту беспроводной связи, дорога была нелегка. Еще, будучи школьником, Ваня Рощин разносил по разным адресам телеграммы. Как бы подрабатывал и тем самым помогал родителям. Конечно, он был разносчиком телеграмм не ради заработка. Такие же деньги, а то и больше, он мог бы иметь на других работах. Например, на стройке, где его сверстники помогали подносить кирпичи, убирать мусор. Но Ване Гущину нравилось разносить телеграммы, хотя адресатам приходили не только радостные сообщения. Он был очень исполнительным, добросовестным и дисциплинированным. Наверное, таким и должен быть, размышлял он, будущий первоклассный телеграфист.

И эти качества, усердие подростка, стремление изведать неизведанное оценили на телеграфе. Там уже хорошо знали его, по-своему любили и поощряли любознательность. А вскоре опекавшие его кадровые телеграфисты, приметив в подростке профессиональную жилку, приобщили к работе. Азбука Морзе захватывала всю его юную душу. Он мог просиживать за аппаратом дни и ночи напролет. Не испытывая при этом ни усталости, ни разочарования. А фантазия юной души не знала границ. Казалось, вместе с напевным дискантом морзянки, подобно птице, взлетел бы ввысь и он, безусый мальчуган. И парил бы, парил в безбрежном голубом небе. Парил бы среди облаков, глядя далеко окрест, как бы стремясь увидеть там, в голубой дали, свое грядущее будущее.

Но мог ли он тогда, в расцвете своей юности, предполагать, что безоблачное голубое небо, от которого он подолгу не мог оторвать свой взор, вскоре обложит тяжелыми черными тучами. Началась война...

Ваня Рощин уже был не рассыльным телеграмм, не любознательным мальчуганом, зачарованно глядевшим на телеграфный аппарат. Он выучился и теперь был телеграфистом высокого разряда. Это был его кусок насущного хлеба, вкуснее которого для него не было ничего на свете.

В первое время он, как, впрочем, и его сверстники, не мог осмыслить, что такое война. Война, о которой они знали лишь по книжкам. Война, в которую они, босоногие мальчишки, носились с криком «ура» по дворам. Нет, это была другая война. Страшная, жестокая, беспощадная. О том говорили срочно формировавшиеся военные железнодорожные составы. С техникой. С людьми. Слово «война» было у всех на устах.

И он, Иван Рощин, не ожидая повестки, помчался в военкомат, полагая, что его тут же отправят на фронт. Увы... Комиссар долго рассматривал его невысокую щуплую фигуру, как будто прикидывал, годятся ли такие для ношения боевого оружия. Затем, глянув на документы, воскликнул:

– Э-э, Иван Рощин, так не пойдет!

Тот так и замер. Неужели комиссар узрел, что ему, рвущемуся на фронт Рощину, нет еще и восемнадцати. Точно узнал!

– Товарищ комиссар, – осевшим от волнения голоса начал он. – Так я ведь...

– Знаю, знаю, – командирским голосом прервал его военком. – И ценю твое стремление. Да разве ты не знаешь, что на телеграфистов бронь наложена?

Ах, так вот в чем дело. Он чуть не рассмеялся, хотя в этой ситуации, наверное, было бы глупо. Что ж, в этом случае придется схитрить. Так впервые в жизни он поступился своей главной заповедью. Пришлось слукавить. Причем, все сработало как нельзя лучше. В один из дней у военкомата он встретил своих сверстников – Колю Потапова, Марка Сапона и Костю Гущина. Они ждали вызова, чтобы получить повестки о призыве на фронт. На удачу Рощина комиссара в военкомате не было. За него оставался майор, которого ребята видели впервые. Тот лишь мельком глянул на паспорт и в недоумении взглянул на него. Так я же тебе, Рощин, уже вручал повестку...

Оказывается, военачальника ввело в заблуждение созвучие слов «Рощин» и «Гущин». Словом, телеграфист Рощин уже считался фронтовиком. Ошибку обнаружили уже в действующем Дальневосточном фронте. Далеко от Архары. Но разве здесь, на фронте, не нужны были телеграфисты? Конечно, нужны! Тем более в 279-ом истребительно-противотанковом артиллерийском дивизионе, который дислоцировался в районе одного из самых стратегических радиусов возможного наступления японцев.

Тем временем с Западного фронта поступали сообщения одно тревожнее другого. Поскольку рядовой Рощин был прикован к радиостанции, радиостанции мобильной, предназначенной для боевого самолета, о фронтовых новостях он был осведомлен раньше других. К тому же на Западном, под Москвой, уже воевал его старший брат Федор, от которого тоже приходили короткие письма. Там им приходилось жарко. Немцы стремились во чтобы то ни стало овладеть столицей. Об этом грезили и японцы, которые, притаившись в дотах и других железобетонных укрепительных сооружениях, ждали выгодного для них, удобного момента, чтобы затем обрушить всю мощь огромной Квантунской армии на дальневосточные рубежи.

Словом, открыто японцы не выступали, но провоцировали на военные действие со стороны наших войск. К примеру, засылали лазутчиков, делали подкопы под оборонительные сооружения, поджигали склады с боеприпасами. Тут надо было, что называется, глядеть в оба, держать ухо востро. Наше командование не реагировало на провокации, держалось хладнокровно. Волевыми, выдержанными должны были быть и бойцы. Однако это не означало, что наши войска бездействовали. Солдаты совершенствовали боевую выучку, участвовали в боевых учениях, что было крайне необходимо. Например, тренировались молниеносно через болота и мари перебрасывать боевую технику, наносить неприятелю внезапный сокрушительный удар. Противотанковые 45-миллиметровые пушки переносили на руках. Чтобы не увязнуть в болотах, приходилось сооружать мощный настил из поваленных деревьев и кустарников.

С них же, радистов, спрос был особый. Связь с батареей, дивизионом, дивизией никогда не должна была подводить. Даже в самой экстремальной ситуации. В безотказности же радиоаппаратуры Рощин мог поручиться.

События на фронте уже развивались не по сценарию фашистов. Разгром немцев под Москвой, историческая оборона Сталинграда, Курская дуга, героический Ленинград – все это говорило о том, что крах фашизма неизбежен. Враг будет позорно повержен и побежден. В этом был твердо убежден каждый защитник нашего Отечества. От солдата до генерала. Знали не только на боевом, но и на трудовом фронте - в тылу. Знал и враг, что он уже обречен. Бесславный конец гитлеровского нацизма, наше знамя над рейхстагом, казалось бы, вынудит союзника Германии - Японию без объявления ей войны капитулировать. Но нет! Она еще чего-то выжидала. Как будто еще на что-то надеялась. Но командование Дальневосточного фронта уже знало, как в дальнейшем будут развертываться события.

Утром все узнали, что милитаристской Японии объявлена война. И этим же утром войска Дальневосточного фронта перешли границу Маньчжурии, оккупированную японцами. Сделали стремительный марш-бросок. Через болота, зыбкую марь. Через таежные сопки. Вышли внезапно, как и рассчитывало наше командование, в район города Муданьцзян. Это был крупный, хорошо укрепленный японцами стратегический пункт. Японцы здесь стояли насмерть. Но не из робкого десятка были и наши бойцы. Первыми шли танки. По данным разведки, было известно, что на подступах к городу окопались японские смертники. Они укрывались в специальных замаскированных углублениях. Как только танки приближались на близкое расстояние, те выскакивали из своих укрытий и с мощным взрывчатым устройством бросались под гусеницы. Взрывали и себя и танки. Были потери. Сведения принимал по рации Иван Рощин, доносил до командования. Сам тоже рвался в бой. Но, увы, как же будет батарея или же дивизион без связи. И он под вой снарядов, проносящихся над блиндажом, нажимал на телеграфный ключ, передавая зашифрованные приказы.

Однако Япония не могла противостоять мощному натиску Дальневосточного фронта. Война была сокрушительной, молниеносной. Милитаристкая Япония капитулировала.

Он вернулся домой победителем. Как и его старший брат, Федор. Хотя они, братья, были на разных фронтах. На разных широтах. Послевоенная жизнь у Ивана Рощина наладилась не сразу. Как и у других фронтовиков. Телеграфистом работать он уже не мог. Война ослабила слух, а телеграф такого изъяна не терпит. Пришлось приобретать новую профессию. И он стал квалифицированным экономистом. Но не сразу нашел предприятие по душе. Вынужден был сменить несколько мест работы. Не устраивало то одно, то другое. А вот в РЭУ «Хабаровскэнерго» осел прочно. Старшего бухгалтера, фронтовика Ивана Ивановича Рощина здесь помнят и уважают. И он тоже всех помнит и уважает. Несмотря на преклонный возраст – а он уже разменял девятый десяток – нет-нет, да и заглянет в ОАО «Хабаровскэнерго». Просто так. Пообщаться. Узнать, как себя чувствует она, энергетическая система. Ведь как же забыть о ней, если она помнит о тебе!

Владимир БОНДАРЬ.