"Энергетик" №27-28 (415-416),
28 июля 2005г.

ХАРАКТЕР ВЫКОВАЛИ НЕБО И ЗЕМЛЯ

60 лет Великой Победы

С ним легко было беседовать. И приятно. Казалось, он интуитивно предугадывал все то, о чем мне, журналисту, хотелось бы его распросить. О предвоеной юности. О фронтовых дорогах Великой Отечественной. И, конечно же, о том, какая выпала на его долю судьба после войны. На долю боевого летчика Александра Моисеевича  Ковтуна. Отчаянного, бесстрашного воздушного аса, не раз вступавшего в схватку с самой смертью.

И было удивительно приятно, что этот мужественный защитник Родины, несмотря ни на какие невзгды, не только выжил, но и теперь, в свои восемьдесят два года, не утратил военной выправки. Напротив, она, фронтовая закалка, придавала силы и в трудные послевоенные годы. Не ведал он, что после штурвала боевого самолета, придется взяться и за кельму на строительной площадке, а впоследствии на многие годы связать свою судьбу с хабаровской энергетикой, вникать в самую суть ее проблем. Быть на одном из горячих мест, где от его опыта, знаний, организаторских способностей зависело, насколько качественно будут подобраны кадры  для ТЭЦ, насколько люди будут довольны обустройством быта. Все это предстояло пройти, прочувствовать каждой нервной клеточкой. И, тем не менее,   превратности судьбы только жизненно обогатили его, сделали еще крепче, выносливее, как бы впитывая в него мудрость, которая сопутствует людям только с распахнутой душой и чистым сердцем. Наверное, потому не очерствел бывалый фронтовик. Все также рассудителен, отзывчив, проницателен. Что и было даровано ему природой на всю жизнь. Так что это за человек, Александр Моисеевич Ковтун? 

Паренек переминался с ноги на ногу, теребя в руках выцветшую кепку. В глазах – растерянность, робость. По всему видать был он не из местных, городских. Не хабаровчанин.

 – В Ракитном проживаю, – едва слышно проговорил он. И затем чуть громче добавил: – Сварщиком стать хочу. В деревне сказывали, что всегда при деньгах буду.

И хотя в отделе кадров Хабаровской ТЭЦ-1 была напряженная рабочая обстановка, – а в тот день его сотрудники оформляли на работу в разные цеха большую группу новичков – в помещении раздался дружный гогот.

– Вы только гляньте, Александр Моисеевич, на него! – сквозь смех, проговорила одна из кадровичек. – Как будто мы здесь монету чеканим. Ну и уморил-таки нас сельский хлопец.

А он, Александр Моисеевич, как раз и не разделял юмора сослуживцев, хотя тоже не мог удержаться от улыбки. Но вовсе не по этому поводу. Он, помощник директора по кадровой работе и быту крупнейшей в Хабаровске в семидесятые годы теплоэлектроцентрали Ковтун, вдруг представил на месте этого деревенского паренька себя. Таким же скованным, стеснительным. Впрочем, на сколько помнит себя, таким, очевидно, и был он тогда, когда в Белогорске после семилетки поступал в торгово-промышленный техникум. Он и теперь не смог бы толком объяснить, почему тогда выбрал для будущей специальности именно это учебное заведение. Возможно, оттого, что в небольшом родном городке особого выбора не было, а учиться вдалеке от дома ему не хотелось. Но может быть и потому, что родители – а они были из работяг – сразу одобрили решение сына, поддержали его.  Мол, с такой профессией, по-житейски рассуждали они, легче будет обустроиться, у торговли-де кругом связи. Тем более что он, Саша Ковтун, после окончания учебы становился организатором торговли и общественного питания. Престижная и выгодная, исходя из практических соображений, профессия. Ведь в те годы в дефиците было все. И продукты, и товары. Но все же прельщало не это. Доброжелательный, общительный по натуре, он тянулся к людям. А организатор производства как раз и должен был быть таким. Однако не зря в народе говорят, дескать, пути господни неисповедимы. Не думал и не гадал Саша Ковтун, что вскоре судьба вывернет наизнанку всю его жизнь. Началась война...

Она, Великая Отечественная, застала его в белогорском гарнизоне, где после окончания техникума молодой специалист, призванный на действительную службу в армию, был заместителем командира по торговой части. Командир был суров, но справедлив. Сашу Ковтуна смущало, что тот порой подолгу рассматривал его, как бы прощупывал всю его фигуру, прикидывал, хорошо ли физически тот развит, сильна ли и крепка его воля. Откуда было знать молодому сержанту, что по приказу свыше срочно подбиралась группа для подготовки боевых летчиков в авиационном училище в Воздвиженке, что неподалеку от Уссурийска. Так Александр Ковтун стал курсантом  летного училища. Учебная программа была рассчитана на три года. Но ее ужали чуть ли не вдвое. И уже на второй год войны Ковтун надел на себя шлем боевого летчика.

И не просто надел, а в срочном порядке, в сооттветствии с военным временем, в составе сформированного полка был отправлен на фронт. Прямо туда, в самое пекло. На Орлово-Курскую дугу. Фашистские полчища были в основном смяты, хотя отдельные соединения еще упорно сопротивлялись. Но тщетно. Даже  с кабины своего бомбардировщика Ковтун видел, а точнее внутренне ощущал поддавленность ненавистного врага, его панику. И это было, как говорится, на руку. Стокилограммовые авиабомбы, которых в боевой машине было ровно двадцать штук, сбрасывались на переправы, железнодорожные станции, где были крупные скопления немецких войск. Сбрасывались с таким расчетом, чтобы как можно больше уничтожить их, фашистов, посягнувших на его родную землю. Хотя, возможно, это и будет стоить ему жизни.

А она, жизнь, и впрямь часто держалась буквально на волоске. Как в тот памятный боевой вылет в небе между Орлом и Курском. Разведка донесла, что крупные немецкие соединения группируются вблизи железнодорожного узла, отбитого у них нашими войсками. На отступление вроде бы не похоже. Неужели враг расчитывал на реванш? Возможно и так. Потому что вскоре были замечены «мессершмитты». Сначала они маячили где-то на кромке горизонта, как раз в местах мощных группировок, а вскоре гул вражеских самолетов стал нарастать сильнее. Вот тут и взметнулись в небо наши истребители, а следом за ними поднялись и тяжелые бомбардировщики.

Его, Ковтуна, бомбардировщик, тяжело шел над выжженным лесом. К железнодорожному узлу. Туда, где готовилась к штурму станции в предсмертной агонии фашистская орда. Он знал, что наши юркие истребители прикрывали бомбардировщиков. И все же невесть откуда вдруг появился «мессершмитт», который несся прямо на тяжелую машину Ковтуна. Как будто тот намеревался ее протаранить.

Чтобы увернуться от стервятника, выход, казалось бы, был. Просто следовало облегчить тяжелую машину. То есть сбросить все двадцать бомб весом в две тонны куда попало. Тогда бомбардировщиком можно было бы маневрировать. Но сбросить бомбы просто так? Впустую?! Нет уж, фашисткая сволочь! Тому не быть! Не тебе сорвать ему, Ковтуну, задание. И он интуитивно нажал до упора на педаль, слегка подав штурвал в сторону. И бомбардировщик, словно понятливое живое существо, – а бывалые летчики прямо-таки одушевляли свои машины – взревев во всю свою мощь, взметнулся ввысь почти под самым носом оголтелого немца, выпущенная пулеметная очередь которого прошла мимо цели, вхолостую. Безуспешным был и следующий налет. Бомбардировщик вдруг стал стремительно падать. Можно было лишь предполагать ярость фашиста, который на своем вездесущем, маневрируемом «мессершмитте» не мог справиться с тяжелой, казалось бы, неразворотливой махиной бомбардировщика. Как будто сами силы небесные были против немца. А Ковтун при очередном налете весь сжимался в комок. Не от страха, конечно. Не от того, что две тонны авиабомб были в своем роде пороховой бочкой, готовой взорваться при первом же попадании трассирующей пули противника. Следовало сохранить и машину, и груз. Сохранить во чтобы то ни стало и тем самым выполнить приказ командования. И он выделывал такие пируэты, что в другой ситуации это просто казалось бы фантастическим, не укладывалось бы в рамки здравого смысла. Кто его знает, чем закончился бы этот неравный поединок. Но тут наш истребитель в самый раз подоспел и вмиг изрешетил машину с ненавистной свастикой.

– Ну и позабавился ты, однако, с немцем, Сашок, – с восхищением говорили Ковтуну после его схватки со стервятником боевые друзья. – Как это у тебя получалось? – изумлялись они. – Увертывался от «юнкерса» словно на спортивном ястребке.

– Это все он, – кивнув в сторону своего бомбардировшика, которого после боя в этот момент обхаживали механики, с теплотой произнес Ковтун. – Чуткая, понятливая машина.

– Это точно, – дружно подтвердили друзья. – И немного помолчав, добавили: – Между прочим, дружок, тебя командир нашей эскадрильи к награде представил. Немцев-то после наших бобежек всех заполонили!

То была его первая боевая награда. Медаль «За отвагу». Впоследствии были и другие награды. Но та, первая, для него, Ковтуна, была особо значима и дорога. Потому что она всегда ему напоминала об одной из самых яростных воздушных стычек с врагом. Потому что тогда его впервые как бы обдало зловещим холодом смерти. Такое не забывается. Хотя на его счету в войну было 123 боевых вылета. Конечно, налетал бы еще больше. Но уже в канун долгожданной победы над фашистской Германией его ранило в голову. В небе окупированной Австрии. Прямо в кабине самолета. Во время очередной бомбардировки. Шел апрель 1945-го...

Казалось, вся Вена встречала наших солдат. Солдат-победителей. Мужественных, несгибаемых бойцов, многих из которых так и недосчиталась наша Отчизна. Не вернулись на родную землю. Полегли смертью храбрых на чужбине при освобождении порабощенной Европы. А он, 23-летний боевой летчик Александр Ковтун, слегка оправившись после ранения в одном из госпиталей Вены, впоследствии был переправлен в госпиталь в Сочи. Оттуда и вернулся  в отчий край. На Дальний Восток. Правда, не в родной Белогорск, а в Хабаровск.

Тогда он еще не знал, что тоже будет задействован в войне против милитаристской Японии. Так что война для него, боевого летчика Ковтуна, продолжалась. Но теперь уже в Маньжурии. Он был в составе авиаразведки, которая вела наблюдение за передвижением японских войск, фиксировала их дислокацию, вычисляла обеспеченность боевой техникой. Японцы изощренно маскировались. Так в одном из разведывательных полетов внимание Ковтуна привлекли скученные на полях огромные скирды. На первый взгляд казалось, что это сложено сено. Но подобная заготовка кормов для скота на зиму была не в традиции местных крестьян. Воздушный разведчик решил удостовериться, так ли это. И прибегнул к обстрелу ракетными снарядами… Вот одна из скирд запылала и тотчас напомнила потревоженный муравейник. Из нее выползали танки, в разные стороны разбегались люди. Словом, благодаря авиаразведке нашему командованию удалось не только предотвратить наступление японцев, но и нанести  неприятелю сокрушительный удар. 

Вскоре Япония капитулировала. Казалось бы, с войной покончено. Теперь, как говорится, мир да покой. Увы... В водовороте военных событий на Корейском полуострове оказался и он, старший лейтенант Ковтун. Нет, он не совершал боевых вылетов. Это была сугубо корейская война. Но Ковтун вместе с другими нашими воздушными асами тренировал летчиков Северной Кореи, передавал им боевой опыт. Лишь в 1949 году он вернулся в Хабаровск. И тогда же был переведен в органы государственной безопасности, в Амурскую область. Здесь, в городе Благовещенске, Александр Моисеевич проработал до 1957 года. И мобилизовался

Конечно, мог бы здесь остаться навсегда. Не было проблем ни с жильем, ни с  обустройством детей. И все же тянуло в Хабаровск. Многое у него было связано с этим городом. Но Ковтуну и в голову не приходило, что после многолетней военной службы ему, боевому летчику, придется осваивать на «гражданке» то, что прежде, казалось, было немыслимым. Например, строительство. А в ту пору, когда в краевом центре расширяли и наращивали мощь промышленного и строительного комплексов, как раз нужны были не только профессиональные рабочие, но и организаторы производства  – техники, мастера, прорабы, начальники участков.

Вот на строящемся заводе ЖБИ-1 ему и предложили должность мастера. И как будто с ушата студеной водой окатили. Ведь он-то и кельму в руках не держал. А тут придется руководить несколькими бригадами. Было от чего растеряться. Но не растерялся. Представил себя в летной кабине бомбардировщика. Разве мгновенно овладел он боевой выучкой, стал бесстрашным асом? Нет, конечно! Так почему бы ему не осилить строительное дело?

И осилил-таки. Да не как-нибудь, а был в числе лучших мастеров на огромной строительной площадке. За тринадцать лет он так прикипел к новому делу, что уже и не мыслил себя без гула, напряженного ритма стройки. Казалось, довольствоваться бы достигнутым, осесть бы ему тут, поскольку уже пущены крепкие корни. Но судьба опять-таки распорядилась по-иному. Горком партии – а это была советская эпоха - направляет его на ТЭЦ-1. Для укрепления руководящих кадров. В то время хабаровской энергетике очень нужна была поддержка. И Александр Моисеевич становится помощником директора ТЭЦ-1 по кадрам и быту, а заодно и парторгом предприятия. Разумеется, забот хватало. И хозяйственных, и партийных. Подбор кадров требовал тщательного анализа. Не только при укомплектовании бригад специалистами ведущих профессий – монтажниками, электриками, техниками, инженерами. В этом случае Ковтун принимал самостоятельные решения. Но вот кандидатуры начальников цехов следовало согласовывать с директором. И порой их мнения не совпадали. Приходилось убеждать, доказывать, отстаивать. И это было не просто. Да если бы он отвечал только за кадры! А ЖКХ, то есть жилищно-коммунальное хозяйство? Здесь, как говорится, с наскока ни один вопрос не решишь. Хозяйство в ту пору было большое. Три общежития, два домоуправления, несколько детсадов, Дом культуры. За всем надо было присмотреть.  И так шестнадцать лет. Изо дня в день. Из года в год.

Порой казалось, что не выдержит подобной нагрузки. Но выдерживал, хотя и тревожили фронтовые раны. Видно, сказывалась боевая закалка. Сказывалась мощная жизнестойкость. И конечно, железная воля.

Вот такой он, Александр Моисеевич. Весь на виду. Человек, который прямо шел по дороге жизни. Все восемьдесят два года. Так держать, ветеран!

Владимир БОНДАРЬ.